Л. А. Сапченко
"ФРЕГАТ "ПАЛЛАДА" И. А. ГОНЧАРОВА И МАТЕРИАЛЫ КАРАМЗИНСКОГО "ВЕСТНИКА ЕВРОПЫ"
Ставшая в последние годы актуальной проблема "Гончаров и Карамзин" обнаруживает все новые ответвления и открывает дополнительные возможности в изучении творчества двух писателей.
Несомненное влияние Карамзина на проблематику, жанр и стиль "Фрегата "Паллада" обнаруживается не только при обращении к "Письмам русского путешественника"1, но так же и к материалам карамзинского "Вестника Европы", из дававшегося в 1802—1803 годах.
Так, в № 18 за 1802 год в разделе "Смесь" издатель сообщал со ссылкой на "Гамбургские ведомости" о готовящейся в Петербурге морской экспедиции к северо-западным берегам Америки, к русским колониям на Алеутских островах и к Урюпе, одному из Курильских островов, с тем, что бы завести там колонии "для удобнейшей торговли с Японом, идти оттуда к мысу Доброй Надежды и возвратиться в Европу". Журнал определял "сие великое предприятие" как важное "не только для коммерции, но и для чести Русского народа"2. "Император, — говорится далее в заметке, — одобрив план, приказал выбрать лучших флотских офицеров и матросов для успеха сей экспедиции, которая будет первым путешествием Русских вокруг света. Начальство поручается г-ну Крузенштерну, весьма искусному офицеру, который долго был в Ост-Индии"3.
В 1803 году "Вестник Европы" помещает уже собственный обширный материал под названием "О Российском посольстве в Японию". "В прошедшем году Вестника, — читаем в начале статьи, — было упомянуто о морской экспедиции, приготовляемой в Петербурге и любопытной не только для России, но и для всей Европы: ибо предмет ея не ограничивается успехами нашей торговли, но касается и до Наук, до блага человечества и распространения выгод гражданственности между народами дикими"4.
Это фрагмент чрезвычайно интересен. Любопытно прежде всего то, что Япония привлекала какое-то особенное внимание русских путешественников, русских писателей и просветителей. " Сведение о сем древнем народе должно быть занимательно для людей просвещенных, — заметил
91
В. М. Головнин, русский мореплаватель, издавший в 1816 году свои "Записки..." о приключениях его в плену у японцев в 1811, 1812, 1813 годах. Во-вторых, здесь отчетливо являет себя дух просветительства: с чисто просветительским пафосом установление торговых отношений напрямую связывается с успехами наук, благом человечества и выгодами гражданственности. Необходимыми следствиями морской торговли предстают у Карамзина ученые открытия, наблюдения, "благодетельные вообще для успехов разума человеческого"5.
Предсказывая в определенном смысле судьбу И. А Гончарова, с энтузиазмом говорит издатель "Вестника Европы" о молодых, благородных Россиянах, которые "добровольно оставляют пышную столицу и вверяют себя волнам на несколько лет", предвидит удивление и зависть их доле, воображает "бесчисленные удовольствия, которые ожидают их в неизмеримостях Океана", предвкушает их славу. Карамзин уверен: "Любопытство деятельного ума имеет рай свой, неизвестный умам робким и ленивым"6.
Все здесь: и цивилизаторский пафос, и гимн "деятельному уму", и даже мотив младенческого сна Японии, где "разум человеческий еще в колыбели", — предвосхищает художественный мир "Фрегата "Паллада", его идей, образов, сюжетных ситуаций. Характерно также, что мотивы сна и пробуждения, хотя и по отношению к России, находим мы в "Путешествии ..."7 И. Ф. Крузенштерна, об экспедиции которого упоминал "Вестник Европы": "Владение Камчаткою и Алеутскими островами, подаст, уповательно, средство к пробуждению Российской торговли от дремоты, в коей искусная политика торгующих Европейских Держав старалась долгое время усыплять ее с удачным успехом"8.
Рассмотренная в работах Е. Краснощековой, В. А. Недзвецкого и др. жанровая природа "Фрегата "Паллада", определялась как "литературное путешествие" и как "географический роман". Думается, что жанр "географического путешествия" был также учтен Гончаровым, ибо, по словам В. М. Головнина (русского мореплавателя и руководителя кругосветных экспедиций), книги, "в коих писано о Японии", "известны всем просвещенным читателям". При этом он упомянул, что ему самому удалось до отправления его из Камчатки прочитать "Путешествия..." Крузенштерна и узнать таким образом о посольстве Николая Петровича Резанова в Японию. "Я знал, — пишет В. М. Головнин, — что объявление японского Правительства, сделанное Резанову, состояло в строгом запрещении русским судам приближаться
92
к японским берегам, и даже людей их, буде пренесены будут к нашим пределам, запретили они привозить на наших кораблях, а предложили присылать их, если хотим, посредством Голландцев"9.
В книге И. Ф. Крузенштерна, как и во "Фрегате "Паллада" Гончарова, очерк, образ Японии обрисован как бы из одной и той же точки — с Нагасакского рейда. Это внимательный взгляд с одного и того же расстояния, пристальное вглядывание в незнакомые очертания, лица с желанием распознать, разгадать загадку этой страны. У В. М. Головнина Япония дана под другим углом: это взгляд изнутри, но это взгляд пленника (на Курильских островах он был захвачен японцами и находился в плену в 1811—1813 годах).
Подобно Головнину, Гончаров также не ставил своей целью "наполнить добрый том выписками из других книг", как и Головнин, автор "Фрегата "Паллада" мог бы сказать: "... я хочу описывать только то, что со мною случилось, что я испытал и видел собственными глазами".
Думается, что материалы карамзинского "Вестника Европы", "Путешествие вокруг света..." И. Ф. Крузенштерна, "Записки..." В. М. Головнина и "Фрегат "Паллада" И. А. Гончарова — суть звенья одной цепи, являющей устойчивый интерес русской литературы, науки, дипломатии, коммерции к Востоку.
По словам В. А. Михельсона, "размышления Гончарова о судьбах Востока, неприятие патриархальной неподвижности имели глубокую традицию в русской просветительской мысли"10. Исследователь называет здесь имя М. Ю. Лермонтова, но, на наш взгляд, следует назвать имя Н. М. Карамзина.
Проблемы "Россия и Европа", "Восток и Запад" занимали, можно сказать, центральное место в карамзинском "Вестнике Европы".
Прежде, в "Письмах русского путешественника", Карамзин утверждал: "Путь образования или просвещения один для народов, все они идут им вслед друг за другом (...)" 11. Национальная специфика воспринималась им как помеха на пути к "братству просвещенных народов".
Издателя же "Вестника Европы" (того, кто называл себя прежде "гражданином вселенной") привлекает теперь не унификация всех народов по единому просветительскому образцу, а сохранение культурной "физиогномии нации". Заметка в журнале (№ 10, 1803) "О предрассудках в отношении к гражданскому обществу и к политике" говорит о формировании у Карамзина нового, антипросветительского
93
и близкого к романтическому отношения к национальным формам жизни и культуры. "В Азии, — читаем мы, — есть народы, сохранившие свои уставы в течение двадцати или тридцати веков, от того, что сии уставы обратились в обычаи и предрассудки". Слово "предрассудок" не имеет здесь никакой негативной окраски и используется для характеристики восточного менталитета. Как позднее для Баратынского, "предрассудок" для Карамзина — "обломок древней правды". "Народ, — говорится в заметке, — отказываясь от предрассудков, изменяется в своих нравах, которые от частых перемен могут совсем исчезнуть". Кроме того, обычаи, пред рассудки осмысливаются Карамзиным как залог стабильности общества, они не допускают резких, катастрофических перемен: "Обыкновения бывают знаком безмолвного согласия граждан" 12.
Очевидно, что у автора "Фрегата "Паллада" иное отношение к национальным обычаям и предрассудкам. В "лучших" традициях ортодоксального Просвещения оно предстает порой весьма и весьма насмешливым. Так, говоря о неправомочности японского губернатора решить вопрос, пускать или не пускать европейцев, Гончаров явно высмеивает не только систему управления, но и титулы правителя, его обычаи, его привычки: "Губернатор не смеет решить, он пошлет спросить в верховный совет, совет доложит сиогуну, сиогун — микадо. Этот, прямой и непосредственный родственник неба, брат, сын, или племянник луны, мог бы, кажется, решить, но он сидит со своими двенадцатью супругами и несколькими стами их помощниц, сочиняет стихи; играет на лютне и кушает каждый день на новой посуде"13.
Смешанным чувством удивления, восхищения и презрения наполнены у Гончарова страницы, повествующие о Японии: "Вот многочисленная кучка человеческого семейства, которая ловко убегает от ферулы цивилизации, осмеливаясь жить своим умом, своими уставами, которая упрямо отвергает дружбу, религию и торговлю чужеземцев, смеется над нашими попытками просветить ее (тоже смеется! — Л. С), и внутренние произвольные законы своего муравейника противопоставит и естественному, и народному, и всяким европейским правам и всякой неправде.
"Долго ли так будет?" — лаская рукой шестидесятифунтовые бомбовые орудия"14.
Перед насмешкой обветшавшие предрассудки, пожалуй еще устоят, не так страшна им и ферула, то есть линейка, которой в старину били по ладони провинившегося школьника, но что могут они перед наведенными на них пушечными жерлами цивилизации?
94
Вообще упоминание об оружии не раз возникает на страницах книг Гончарова: "шестидесятифунтовые бомбовые орудия", "огромные пушки", и "русский штык, хотя еще мирный, безобидный, гостем пока, сверкнул уже при лучах японского солнца, на японском берегу раздалось вперед!"15
Идиллическим ликейцам же, чтобы стать людьми, как все, достаточно переменить бамбуковые палки и веера на ружья и сабли.
Характерен также приведенный Гончаровым ответ французского епископа, когда говорили в Маниле, что Япония скоро откроется: "A coups des canons, monsieur, a coups des canons!"16.
Ясно, что Гончаров не мог не отразить агрессивности европейской цивилизации, но из приведенных примеров также ясно, что автор не открещивается от такой цивилизации и трезво смотрит на ее неотвратимость, не страшась при этом, в отличие от Карамзина, резких переломов: "...во всем один неизменный порядок, нарушить это, обратить их к здравому смыслу, ничем другим нельзя, как только силой (...). Только внешние чрезвычайные обстоятельства (...) могут потрясти их систему, хотя народ сам по себе и способен к реформам"17.
Действительно, как пишет В. И. Мельник, Гончаров не питал никаких иллюзий относительно буржуазного прогресса, но он был "просто" "идеологом прогресса", который в XIX веке являлся именно буржуазным"18.
Если в путешествиях Крузенштерна и Головнина японцы представляют нешуточную опасность для русских и европейцев (так, И. Ф. Крузенштерн цитирует сочинения Парижской академии наук, где говорится, что некий миссионер Карл Спинола "имел счастье быть сожжен в Японии малым огнем за веру в Иисуса Христа, которую он там проповедовал", и, покидая прибрежные воды Японии, сердечно радуется, что освободился от такого народа, который и их мог бы подвергнуть жестокой участи; а капитан Головнин сам оказывается их пленником), то у Гончарова, его товарищей по экспедиции "небывалый тон в предложениях, самостоятельность в поступках"19 и т. д.
В то же время носители западной цивилизации , англичане, также проявляющие повышенный интерес к Японии, отнюдь не вызывают восторгов у Гончарова В главах "Русские в Японии" так характеризуются действия "по-английски": "Выйти без спросу на берег, и когда станут не пускать, начать драку, потом самим же пожаловаться на оскорбления и начать воину”20.
95
Такая точка зрения тоже находится в русле предшествующей традиции: так Карамзин упоминал о всякого рода унижениях, на которые были готовы идти "Голландцы", чтобы сохранить "чрезмерно выгодные торговые связи с Японией", а Крузенштерн, начальник экспедиции, столь захватившей воображение Карамзина, также весьма неодобрительно отзывался о европейской торговой политике.
Цивилизация времен Карамзина, еще скрывавшая свою изнаночную сторону, тем не менее часто вызывала у него руссоистские настроения. Гончаров, в отличие от своего предшественника, не проявляет ни руссоизма, ни романтизма. Таким образом, наблюдая общий для обоих писателей интерес к проблемам прогресса и цивилизации, отмечая поворот вектора их внимания от Запада к Востоку, прослеживая их поиск форм взаимодействия Запада и Востока, следует подчеркнуть немаловажные различия в их позициях. Если в материалах карамзинского "Вестника Европы" отражен энтузиазм просветителя, очерчен, так сказать, благородный лик цивилизации (что не мешает Карамзину внимательно относиться к предрассудкам), то во "Фрегате "Паллада" она предстает напористой, агрессивной, порой наглой, но тем не менее неизбежной и неотвратимой и, в конечном счете, полезной. Романтического ореола лишены как цивилизаторские процессы, так и попытки остаться от них в стороне.
Просветительский идеал Н. М. Карамзина и И. А. Гончарова приобретает существенную корректировку в свете проблемы "Запад-Восток".